Неточные совпадения
И
в это самое мгновенье
Не ты ли, милое виденье,
В прозрачной
темноте мелькнул,
Приникнул тихо к изголовью?
— То есть погасил бы огонь и остался
в темноте! Хороша жизнь! Эх, Илья! ты хоть пофилософствовал бы немного, право! Жизнь
мелькнет, как мгновение, а он лег бы да заснул! Пусть она будет постоянным горением! Ах, если б прожить лет двести, триста! — заключил он, — сколько бы можно было переделать дела!
День клонится к вечеру. Уже солнце село. Уже и нет его. Уже и вечер: свежо; где-то мычит вол; откуда-то навеваются звуки, — верно, где-нибудь народ идет с работы и веселится; по Днепру
мелькает лодка… кому нужда до колодника! Блеснул на небе серебряный серп. Вот кто-то идет с противной стороны по дороге. Трудно разглядеть
в темноте. Это возвращается Катерина.
Я чувствовал, что здесь я буду одинаково далек от пансиона и от дома, огоньки которого уже
мелькали где-то впереди
в сырой
темноте.
И вдруг сзади меня, немного вправо, раздался резкий, пронзительный свист, от которого я инстинктивно присел к земле. Впереди и влево раздался ответный свист, и я сразу сообразил, что это два человека идут навстречу друг другу приблизительно к тому месту, где должен был проходить и я.
В темноте уже как будто
мелькала неясная фигура и слышались тяжелые шаги. Я быстро наклонился к земле и заполз
в овражек…
Послышалось беганье и шушуканье нескольких голосов. Вихров сам чувствовал
в темноте, что мимо его пробежали два — три человека. Стоявшие на улице солдаты только глазами похлопывали, когда мимо их
мелькали человеческие фигуры.
Однако Джону Келли скоро стало казаться, что у незнакомца не было никаких намерений. Он просто вышел на платформу, без всякого багажа, только с корзиной
в руке, даже, по-видимому, без всякого плана действий и тупо смотрел, как удаляется поезд. Раздался звон, зашипели колеса, поезд пролетел по улице,
мелькнул в полосе электрического света около аптеки, а затем потонул
в темноте, и только еще красный фонарик сзади несколько времени посылал прощальный привет из глубины ночи…
Сквозь частую сетку ливня и
темноту в той стороне
мелькал время от времени огонь; пламя, заливаемое попеременно дождем или подживляемое сучьями, то потухало совершенно, то вспыхивало.
В это время подошел пассажирский поезд. Он на минуту остановился; темные фигуры вышли на другом конце платформы и пошли куда-то
в темноту вдоль полотна. Поезд двинулся далее. Свет из окон полз по платформе полосами. Какие-то китайские тени
мелькали в окнах, проносились и исчезали. Из вагонов третьего класса несся заглушённый шум, обрывки песен, гармония. За поездом осталась полоска отвратительного аммиачного запаха…
Положив на скамью мёртвые ноги бывшего хозяина, Тихон сплюнул, снова сел, тыкая рукою
в шапку,
в руке его что-то блестело. Артамонов присмотрелся: это игла, Тихон
в темноте ушивал шапку, утверждая этим своё безумие. Над ним
мелькала серая, ночная бабочка.
В саду,
в воздухе вытянулись три полосы жёлтого света, и чей-то голос далеко, но внятно сказал...
Теперь, когда быстро наступала
темнота,
мелькали внизу огни и когда казалось, что туман скрывает под собой бездонную пропасть, Липе и ее матери, которые родились нищими и готовы были прожить так до конца, отдавая другим всё, кроме своих испуганных, кротких душ, — быть может, им примерещилось на минуту, что
в этом громадном, таинственном мире,
в числе бесконечного ряда жизней и они сила, и они старше кого-то; им было хорошо сидеть здесь наверху, они счастливо улыбались и забыли о том, что возвращаться вниз все-таки надо.
Враги сцепились и разошлись.
Мелькнула скользкая, изъеденная водой каменная голова; весло с треском, с силой отчаяния ударилось
в риф. Аян покачнулся, и
в то же мгновение вскипающее пеной пространство отнесло шлюпку
в сторону. Она вздрогнула, поднялась на гребне волны, перевернулась и ринулась
в темноту.
Вдруг рядом,
в казарме пятой роты, быстро раскрывается наружу входная дверь, и дверной блок пронзительно взвизгивает на весь двор. На секунду
в слабом свете распахнутой двери
мелькает фигура солдата
в шинели и
в шапке. Но дверь тотчас же захлопнулась, увлекаемая снова взвизгнувшим блоком, и
в темноте нельзя даже определить ее места. Вышедший из казармы солдат стоит на крыльце; слышно, как он крякает от свежего воздуха и сильно потирает руками одна о другую.
Временами ее худенькие ручки тянулись
в Долгой, ленивой истоме, и тогда
в ее глазах
мелькала на мгновение странная, едва уловимая улыбка,
в которой было что-то лукавое, нежное и ожидающее: точно она знала, тайком от остальных людей, о чем-то сладком, болезненно-блаженном, что ожидало ее
в тишине и
в темноте ночи.
Когда блеснул свет из окна, он показался так далек и недоступен, что офицеру захотелось побежать к нему. Впервые он нашел изъян
в своей храбрости и
мелькнуло что-то вроде легкого чувства уважения к отцу, который так свободно и легко обращался с
темнотой. Но и страх и уважение исчезли, как только попал он
в освещенные керосином комнаты, и было только досадно на отца, который не слушается голоса благоразумия и из старческого упрямства отказывается от казаков.
Но вот
в темноте мелькнула фигура капитана. Он поднялся на мостик и, приблизившись к Ашанину, проговорил...
Сперва я спрятался
в подвале, но скоро стало страшно и скучно, и перед глазами что-то начало
мелькать, и я потихоньку пробрался
в комнаты.
В темноте ощупью я запер все двери и, после некоторого размышления, хотел загородить их мебелью, но звук передвигаемого дерева был страшно громок
в пустых комнатах и напугал меня.
Кружится голова. Как темно, как жарко! Гибкая змея вьется
в темноте. Яд сочится из скрытых зубов, и смотрят
в душу мерцающие, зеленые глаза.
Темнота рассеивается, глубоко внизу
мелькает таинственный свет. Все кругом изменяется
в жутком преображении. Грозное веселье загорается
в ее глазах, как
в первый раз, когда она ласкала рукою сталь револьвера. И вдруг мы становимся неожиданно близкими. И идет безмолвный разговор.
Мы шли, шли… Никто из встречных не знал, где деревня Палинпу. На нашей карте ее тоже не было. Ломалась фура, мы останавливались, стояли, потом двигались дальше. Останавливались над провалившимся мостом, искали
в темноте проезда по льду и двигались опять. Все больше охватывала усталость, кружилась голова. Светлела
в темноте ровно-серая дорога, слева непрерывно тянулась высокая городская стена, за нею
мелькали вершины деревьев, гребни изогнутых крыш, — тихие, таинственно чуждые
в своей, особой от нас жизни.